Гарник Хачатрян: «Равнодушие – это самое страшное, что есть сегодня»
Его альтернативная реальность – это мастерская, где он по-настоящему счастлив среди великих – Высоцкого, Параджанова, Азнавура и других, созданных им же. Они и вдохновители, и критики, и судьи его работ. Только спустя 40 лет, как живет в Каменском, появилась возможность совместить жилое и рабочее пространства, до этого много лет жил в мастерской, до квартиры добирался редко. Вдохновение – вещь капризная, поэтому привык жертвовать комфортом. Пять лет он убеждал местных чиновников установить памятник Шевченко. Они отнекивались: «А что, разве он у нас бывал?». «А Ленин бывал?» – отвечал он, защищаясь от глупости. Сегодня к Кобзарю идут и молодожены, и школьники, и чиновники. О том, как в молодости «набивал руку» на бюстах вождю пролетариата; о приятной атмосфере и неприятном запахе – первых впечатлениях о городе; о том, что почетные звания не защищают от национальной неприязни, и о мечте вернуться в Армению в интервью со скульптором, Заслуженным художником Украины Гарником Хачатряном.
Про прозвище «Айваз», голых баб и ленинские бюсты
– Гарник, расскажите о своем детстве. Каким оно было?
– Я родился в небольшом городе Капан, на самом юге Армении, на границе с Ираном. Там, кстати, тоже было металлургическое производство. Отец воевал, работал инспектором в собесе, мама была домохозяйкой. Нас в семье было пятеро. Когда мама умерла, меня 10-летнего и младшую 8-летнюю сестру отправили в интернат. Мамы очень не хватало, непривычно было, когда нас все жалели, сиротами называли. Потом, конечно, привыкли. Школа была армянская, русский язык – пару раз в неделю. У меня по нему были двойки, да и по точным наукам тоже. Больше литературу любил и историю. Еще там были кружки. Я рисовал, мои работы были на выставках, а одноклассники стали называть меня «Айвазом» (прим. авт. – художник-маринист Иван Айвазовский, настоящее имя Ованнес Айвазян).
Я уже тогда знал, что хочу быть художником и буду поступать в художественное училище в Ереване.
– Из каких этапов состояло «погружение» в профессию?
– В училище (прим. авт. – Ереванское государственное художественное училище им. П. Терлемезяна) с первого раза я не поступил. Я же самоучка, а многие пришли после «художки». Поэтому, пока готовился к поступлению в следующем году, осваивал профессию токаря, по настоянию отца, и готовился. Как раз в это время в город приехал скульптор Марат Мурджанян, который был родом из Капана. Он стал моим первым творческим наставником. Тогда я уже точно решил, что буду поступать на отделение скульптуры, а до этого хотел учиться живописи.
Сейчас с большой теплотой вспоминаю училище. Атмосфера была творческая, преподаватели относились к нам очень уважительно, как к коллегам. Среди них было много знаменитых армянских скульпторов и художников.
Как-то в Ереван меня приехал навестить папа. Я тогда снимал комнату с товарищем, но дома меня не было. Хозяйка квартиры пустила отца посмотреть, как я живу. А у меня и моего приятеля на стенах висели наброски, эскизы, которые мы готовили к сдаче в конце семестра. Среди них, в том числе, были и рисунки обнаженной натуры, в основном, женской. И папа, когда это увидел, пришел в ярость. Он сорвал эти рисунки, причем не только мои, и разорвал их. Когда я вернулся из училища, он стал кричать: «Я тебе деньги присылаю, чтобы ты учился, а ты голых баб рисуешь!». Мне он не поверил и пошел разбираться в училище. Потом долго извинялся и перед преподавателем, и передо мной с приятелем. Когда уезжал, сказал, что теперь будет больше денег присылать, раз из-за него мне теперь стипендию не дадут. Но работы мы, конечно, восстановили и без стипендии не остались.
А потом меня призвали в армию. Служил в Харькове. Это хоть и называлось стройбатом, но наша рота ремонтировала военную технику – танки, «Уралы». Я ремонтировал недолго, спустя пару месяцев узнали, что я могу рисовать и лепить. Правда, я сразу сказал, что с русским языком у меня проблемы и лозунги могу написать с ошибками. Мне выделили мастерскую и я там делал бюсты Ленина для «красных уголков» в каждой роте. Руководство было довольно, говорили, что я очень талантливый. Но однажды чуть не схлопотал наряд. Ко мне в мастерскую неожиданно нагрянуло начальство, а у меня на голове вождя тряпка лежит. Замполит увидел и давай орать, что мол, за издевательство над Ильичом. Я стал объяснять, что это рабочий процесс и все такое. И поскольку слепил я их много тогда, меня не стали наказывать.
После армии поступил в Харьковский художественный институт (прим. авт. – сейчас – Харьковская государственная академия дизайна и искусств). В группе был самым старшим, мне было 26, а моим одногруппникам – по 18. Рисунок и лепка у меня шли хорошо, а вот с русским языком снова были большие проблемы. Он по-прежнему для меня оставался иностранным. В училище ведь тоже все было на армянском, в армии – мой русский обогатился только за счет мата. Поэтому на лекциях я ничего не успевал записывать. Ребята мне помогали, давали свои конспекты читать. Потом я стал книги покупать для детей по русскому языку, и сам стал осваивать. Другого выхода не было.
Про романтику, победившую плохой запах, демпинг на Брежневе, и трудный путь Кобзаря
– Как Вы оказались в Днепродзержинске?
– После защиты диплома, я выбрал распределение в Днепропетровск. Но там в Художественном фонде, занимавшимся тогда трудоустройством, мне сказали, что свободных мастерских нет. О том, что я остался не у дел, услышал Владимир Жуган, днепродзержинский художник, который был в правлении областного Союза художников. Он то меня сюда и заманил, сказав, что здесь мне сразу дадут мастерскую, да еще и на самом берегу Днепра.
– Каким было первое впечатление от города?
– Это был 1981 год. Первое, что я почувствовал, это запах. Он меня сразу резанул, хотя я ведь тоже из города металлургов. Но когда увидел мастерскую, это были такие бараки на Писках возле речпорта, а потом еще и познакомился с местными художниками, то понял, что остаюсь. Место было очень живописное, романтика, да и только. Меня очень тепло приняли. Все молодые, талантливые. Атмосфера была очень творческая и благоприятная.
Я тогда очень много работал. Приходил в заводской цех, выбирал интересные типажи людей. Это были рабочие, иногда, передовики. Часто участвовал в выставках, такие композиции тогда были популярны.
Когда через год умер Брежнев, мне предложили сделать мемориальную доску для ДМК. Дело в том, что в те времена была очень строгая иерархия. Первых лиц Союза увековечивали специально отобранные художники. Бюст Брежнева делал скульптор Виктор Сонин из грековской студии в Ленинграде (прим.авт. – Студия военных художников им. Б.Грекова, г. Санкт-Петербург). Мемориальную доску на здании института (прим.авт – ДГТУ) уже после смерти Брежнева тоже его работа. Руководство ДМК поэтому именно к нему сначала обратилось. И он, насколько я помню, сделал проект, в котором голова Генсека должна была быть размером около трех метров в высоту. Представляете себе такое на проходной? И стоимость этого тоже была где-то порядка 3 миллионов. В итоге, на заводе решили найти альтернативу и вышли на меня. Раз речь шла уже о бывшем генсеке, поэтому можно было и меня привлечь, и дешевле намного вышло. Так я получил свой первый ответственный заказ. Я его еще в бараках на Писках лепил.
Мастерскую в районе железнодорожного вокзала мне дали уже в 1984-м году, когда я стал членом Союза художников СССР.
– После распада СССР не стало Худфонда – организации, которая работала под крылом Союза художников, как бы сказали сейчас, главного продюсера. Как изменилась Ваша жизнь в связи с этим?
– Приходилось как-то выживать. В основном заказывали надгробные плиты, тогда еще не так воровали металл на кладбищах. Делаешь работу – отдаешь долг, и так по кругу. Как-то был такой момент отчаяния, и друзья позвали меня в Харьков. У них были магазины по продаже запчастей для авто. И я три месяца работал продавцом. Платили хорошо, обещали сделать директором одного из магазинов. Я еле выдержал. Мне было так тоскливо. И еще переживал, что теряю квалификацию. Поэтому отработал и вернулся сюда.
– Сейчас Вы автор большого количества различных монументов и памятников в городе и области? Какая из работ Вам давалась труднее, что чаще вспоминаете?
– Наверное, памятник Тарасу Шевченко. Его открыли в 2000-м году. А проект был готов уже в 1995-м. Тогда мэром города был Сергей Шершнев. Изначально планировалось, что памятник будет установлен напротив кинотеатра с одноименным названием. Но вопрос все время откладывался. На заседании градостроительного совета меня спрашивали: «А что он (прим.авт. Т.Шевченко) у нас тут был?». А я отвечал: «А что, Ленин тут был? Но ему памятник в центре города стоит». Дело не двигалось. И вот, в 1999-м году я был в числе областной делегации, которая представляла достижения культуры и искусства во Дворце «Украина» в Киеве. На этой выставке был Валерий Пустовойтенко, тогда премьер-министр Украины. Он подошел ко мне с вопросом, как, мол, скульпторы живут в регионах. Тут то я понял, что другой возможности у меня не будет, и рассказал о своих проблемах. Он говорит: «Как? В Днепродзержинске до сих пор нет памятника Шевченко?» А в это время смотрю, к нам Василий Яковлевич Швец подходит. Он тогда был мэром. И он тут же пообещал премьер-министру, что памятник Шевченко в Днепродзержинске в ближайшее время установят. Так и произошло. Только место изменилось, решили перенести к театру.
Об утрате интереса к вождям и большим монументам
– Не кажется ли Вам, что время монументальных памятников уходит в прошлое, а на смену им приходят небольшие памятники или, как их называют – архитектурные формы? В них, наверное, проще отобразить изменения, которые происходят, да и сам ход времени? Знаю, что Вам тоже интересно это направление и некоторые Ваши работы в этом стиле, например, «Человек с метлой» или «Слепой музыкант» у многих вызвали большой интерес. Расскажите об этом.
– Согласен, что эпоха огромных памятников уходит. Вождей уже не актуально увековечивать. Я считаю, что скульптуры должны рассказывать о простых людях, их отношениях, о людях искусства и культуры, которые много сделали для Украины. Я бы очень хотел, чтобы в Каменском был памятник Василию Стусу. Тем более, есть уже улица, названная в его честь. Там можно и памятник установить.
Что касается небольших композиций, то я сейчас делаю такие вещи в технике сварки. Моего «Человека с метлой» часто называют дворником. Но это не памятник дворнику. Этой своей работой я хотел поднять тему безысходности, когда врачи, учителя, ученые и многие другие вынуждены зарабатывать на жизнь, торгуя на рынке, работая охранниками, разнорабочими и, в том числе, дворниками.Не так давно я делал скульптуру в этой же технике, которая сейчас установлена на главной улице Херсона. Горожане захотели сделать такую композицию в память о человеке, который много лет стоял на месте, где сейчас памятник, и исполнял песни. Это был местный слепой музыкант. Когда его не стало, люди посчитали, что он был своеобразным символом, его многие знали.
Можно делать небольшие скульптуры, но уровень профессионализма художника не зависит от размеров его работы. Мне очень горько видеть, как в центре нашего города устанавливаются композиции, эстетика которых, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Центр города – не частная территория, а воспитывать у детей и всех, кто на это смотрит дурной вкус – это уже ответственность.
– А как Вы реагируете на критику? И чье мнение для Вас является важным, значимым?
– Если критика конструктивная, справедливая – я всегда выслушаю и буду благодарен. Для меня важно мнение коллег-профессионалов. Когда люди высказывают недовольство, меня это не обижает. Человек ведь может просто не понимать, что я хотел сказать этой композицией или каким-то штрихом. Если меня спрашивают, почему я сделал именно так, я всегда стараюсь рассказать об этом.
– Сейчас есть в работе интересные заказы?
– Мне предстоит невероятно интересная работа, поэтому наступает один из таких моментов в жизни, которые очень люблю. Для Днепровского академического театра драмы и комедии я буду делать композицию, посвященную памяти двух великих актеров, служивших в этом театре и недавно ушедших из жизни – Жана Мельникова и Людмилы Вершининой. Мне предстоит воплотить в металле сцену из знаменитого спектакля «Мир дому твоему» по Ш.Алейхему, где эти актеры исполняли главные роли. Теперь спектакль будет идти прямо на улице, недалеко от здания театра. Идея интересная и я очень рад, что именно мне посчастливилось воплощать ее в жизнь.
О вдохновении, хамстве, боли неприятия и желании уехать
– Что Вам сегодня приносит радость, вдохновляет?
– Просто жизнь – общение с людьми, пение птиц, работа, природа. Иногда мне нравится наблюдать, как мама учит ребенка делать первые шаги, как смотрят друг на друга влюбленные люди…
– Что раздражает, что может вывести из состояния равновесия?
– Хамство. Этого стало слишком много. Еще агрессии во взаимоотношениях людей. На это больно смотреть. Поэтому наиболее комфортно я чувствую себя в своей мастерской, рядом со своими работами, среди которых люди, которыми я восхищаюсь – Высоцкий, Параджанов, Фрунзик Мктрчян.
– Почему сегодня люди идут в магазины, рестораны, кафе, но не идут в музеи и библиотеки?
– Мне кажется, очень много плохого пришло из низкопробного американского кино. К сожалению, мы смогли взять все плохое, но не взяли ничего хорошее. Людям хочется красивой жизни – внешней, но мало кто думает о красоте внутренней. Человек может упасть на улице и к нему не подойдут, решив, что он пьяный. Можно умереть посреди многолюдной улицы. Это страшно. Равнодушие – самое страшное сегодня.
– Как Вы отдыхаете, переключаетесь от работы?
– Для меня отдых и работа это одно и то же. Чтобы переключить внимание и понять куда двигаться дальше, я иду на участок, чтобы травку порвать, на деревья посмотреть – от этого мне хорошо. Могу поехать к коллегам скульпторам в Херсон, Краматорск, Киев, Харьков. Если чувствую потребность напитаться идеями, поделиться мыслями с теми, кто меня поймет.
– Как давно Вы были в Армении?
– Год назад. Еще до войны. У меня там осталось много родственников – сестра, племянники. У меня были планы вернуться в Армению. Мне местные власти там готовы дать и квартиру, и мастерскую, но тут начались эти события – короновирус, потом война. Притом военные действия были недалеко от моего города. Время такое, мы не молодеем. Хочу встретить там старость и быть со своими близкими, съездить в село, где проводил лето у бабушки, искупаться в той речке, посидеть у камней, как в детстве. Хочется чего-то родного и теплого. Эту тему я еще не закрыл для себя.
Я ведь за эти годы побывал во многих странах. Очень комфортно чувствовал себя во Франции, Греции. В Турции было не по себе, я ведь хорошо знаю историю и это повлияло. А здесь, хотя и живу уже столько лет, иногда очень некомфортно себя чувствую. Иногда такое ощущение, что в любой момент тебя могут ударить ножом в спину. Это, наверное, дико звучит, ведь я почетный гражданин города, и знаю, что многие меня уважают и хорошо относятся. Но, несмотря на это, я могу услышать в свой адрес: «Какого черта ты сюда приехал?». Эти моменты накапливаются и давят. Поэтому все чаще думаю о том, чтобы уехать в Армению.
– Есть что-то, о чем Вы сожалеете в своей жизни?
– Единственное, о чем я сожалею, что не женился. Хотя, может я и не семейный человек. Все зависит от того, кто рядом. Если это человек, который тебя дополняет, то об этом, наверное, жалеть не будешь.
Автор идеи интервью Александра Чуринова